Захарова О.В.
Трансформация гендерных стереотипов в политической сфере российского общества
В соответствии с традиционными стереотипами мужского доминирования женщины исключаются из сферы власти и политики, поскольку считается, что последние излишне для этого эмоциональны, несамостоятельны, зависимы от чужого мнения и неспособны к быстрому принятию решений в трудных ситуациях.
С изменением экономического и политического строя в стране в начале 90-х гг. стали заметны и некоторые трансформации в гендерном составе властных структур. В этом свете важно понять, является ли факт увеличения числа женщин во власти закономерным следствием изменения гендерных стереотипов (или, напротив, новые практики повлекли изменение стереотипов), или же это лишь спорадические, бессистемные попытки имитации гендерного равенства? И какова степень взаимообсуловленности изменения гендерных стереотипов и социально-экономических трансформаций?
Для решения поставленных задач мы провели исследование методом опроса и сопоставили его данные со статистическими показателями представленности женщин, а также динамику роста их численности на разных уровнях власти.
Проведенный анализ дал следующие результаты.
На вопрос «принесет ли пользу стране участие женщин в большой политике» достаточно высокая доля респондентов – 45,8% - ответили «да, принесет и женщинам стоит идти в большую политику» (среди респондентов, выбравших данный вариант ответа, большинство составили женщины – 27,1%, однако и 18,8% мужчин тоже высказываются за «представленность» женщин в политике). Не согласны с этим чуть больше трети опрошенных – 34,6% (из них 22,1% мужчин и 12,5% женщин). Еще 3,4% респондентов считают, что женщине не стоит идти в политику, так как это причинит вред семье.
Однако когда речь заходит о занятии женщиной поста главы государства – Президента РФ – число тех, кто считает, что это пойдет на пользу стране, значительно снижается. 41,1% респондентов против того, чтобы Президентом РФ стала женщина (из них больше 24,5% мужчин и 16,7% женщин). 32,6% положительно относятся к такой возможности (из них 19% составляют женщины, и немного меньше мужчины – 13,5%) и 26,3% не определились в данном вопросе (среди них приблизительно равные доли мужчин и женщин – 12% и 14,3% соответственно).
При этом, как показывает сравнительный анализ данных нашего исследования с результатами иных опросов, представления жителей Иркутской области о месте женщины в политике не многим отличаются от представлений жителей иных регионов и россиян в целом. Так, на 2008 г. на вопрос «Одобряете ли вы участие женщин в политике?» - 68% россиян ответили положительно (из них 59% всех опрошенных мужчин и 76% всех опрошенных женщин), 23% отрицательно (33% мужчин и 15% женщин) и 9% затруднились ответить. Тогда как на вопрос «Хотели бы вы, чтобы в ближайшие 10-15 лет Президентом России стала женщина?» вариант «определенно да/скорее да» выбрали только 41% респондентов (31% мужчин и 48% женщин), вариант «скорее/определенно нет» - 44% (53% мужчин и 37% женщин).
Таким образом, Иркутская область несколько отстает по числу тех, кто поддерживает приход женщин в политику, от общероссийских показателей (45,8% против 70%), но в целом повторяет тенденции в развитии гендерных стереотипов о женщине в политике, выявленные на федеральном уровне: большая ригидность стереотипа «политика – не женское дело» в мужской гендерной группе, что объясняется, прежде всего, естественным нежеланием доминирующей группы менять свое положение (напомним, что одна из функций стереотипов – сохранение действующего порядка); сопровождение некой эгалитаризации стереотипа «политика - не женское дело» закреплением другого стереотипа «женщине не место на высших государственных должностях» (только треть населения Иркутской области и чуть больше трети россиян готовы видеть женщину на посту главы государства). Выявленные нами тенденции отмечают и ряд других авторов [2;3;6].
И все же, если рассматривать данную группу стереотипов во временной ретроспективе, можно заметить некоторые сдвиги в ценностных ориентациях и мужчин, и женщин относительно «женщины в политике». Для того, чтобы продемонстрировать динамику трансформации гендерных стереотипов политического доминирования мы проведем краткий исторический обзор вхождения женщин в политическую среду.
Традиционно в России политика всегда считалась «мужским» делом, и количество женщин «во власти» было невелико, особенно в структуре исполнительной власти. Однако в постперестроечные годы представленность женщин даже в рамках законодательной ветви, при чем как на федеральном, так и региональном и местном уровнях, резко сократилась [3]. Причины этого заключались не только в скрытой маргинализации женщин властными структурами, но и в том, что существующие тогда ценностные ориентации женщин не способствовали их активному вовлечению в политику. Согласно исследованию Г.Г. Силласте, «за четыре года, начиная с 1990 по 1994 годы, уровень реальной активности самостоятельных социальных действий женщин, предпринятых ими в разных формах, снизился минимум в полтора - два раза... Если в 1990 году устойчивую позитивную поведенческую установку на личное участие в политической жизни проявляли 21% опрошенных, то спустя 4 года их число составило только 13%. В то же время число женщин, имеющих негативную установку, выросло за это время в два с половиной раза и составило около 60% » [5,57] В качестве мотивов такого снижения своей политической активности женщины называли следующие причины: отсутствие государственной политики (1990 г. – 33%, 1994 г. – 40%), отсутствие свободного времени (1990 г. – 40%, 1994 г. – 36%), недоверие к женщинам (1990 г. – 22%, 1994 г. – 22%), дискриминационный подход к женщине и ущемление ее прав в обществе (1990 г. – 11%, 1994 г. – 21%), отсутствие стремления к участию в политике (1990 г. –15%, 1994 г. – 16%), неверие самих женщин в свои силы (14%), ничто не мешает (9%).
Как видно, только чуть больше трети опрошенных женщин мотивировали свое неучастие «отсутствием свободного времени». Все остальные высказанные мотивы «недоверие к женщинам», «дискриминационный подход к женщинам», «неверие самих женщин в свои силы», по сути, являются проявлением и следствием стереотипного суждения «женщине не место в политике». В свете этих данных встает вопрос, в чем причины гендерной архаизации политической системы России начала 90-х?
Ведь, с одной стороны, в постперестроечное время российское общество стало более открытым, более восприимчивым к западным влияниям и направленным на демократизацию, что, казалось, должно было способствовать решению проблемы гендерной асимметрии во всех сферах общественной жизнедеятельности. Более того, именно в начале 90-х в России стали организовываться независимые женские движения, причем не «сверху», как это было при советской власти, а по инициативе самих женщин. В октябре 1993 г. возникло политическое движение «Женщины России», которое на выборах в ГД набрало 8,13% голосов избирателей (среди них большинство – 82% составляли женщины), одолело пятипроцентный барьер и получило право образовать свою фракцию в Государственной Думе. С другой стороны, наряду с официальным провозглашением демократии и декларированием равенства прав мужчин и женщин в Конституции РФ 1993 г., в действительности «государство продолжало придерживаться традиционных подходов к решению «женского» вопроса» [2, 29], а вновь восстановившая свой авторитет Церковь пропагандировала приверженность «традиционным гендерным ролям». Кроме того, как нам представляется, немаловажную роль в архаизации гендерных стереотипов сыграла и тяжелая экономическая ситуация, сложившаяся в стране, которая привела к «безработице с женским лицом», вытеснению женщин из «престижного» экономического сектора и соответственно к экономической зависимости от мужчин.
И все же во второй половине девяностых, ближе к 1997-1998 гг. наметились новые тенденции в области взаимоотношений политики и женщин. Например, А.Е. Чирикова отмечает в 1997-1998 гг. «нарастание интереса к политике у женщин предпринимателей, постепенное увеличение среди них численности заинтересованных в выяснении роли политики и личном участии в принятии законов, касающихся бизнеса. Если в 1995-1996 годах, считали возможным для себя участвовать в политике только 5% предпринимательниц, с учетом многих ограничений, то опрос 1997-1998 года показал, что число женщин, рассматривающих эту возможность для себя как реальную, возросло до 12%» [6]. Новые тенденции усилились во второй половине 2000-х. Увеличилось число женщин в Государственной Думе (в ГД РФ (пятого созыва), сформированной в 2007 г., среди 450 депутатов числится 63 женщины, получившие 14% депутатских мандатов; в ГД четвертого созыва 2004 г. было 44 женщины, а в ГД третьего созыва 34 женщин-депутатов [2]). В исполнительной власти конца девяностых – начала 2000-х годов тоже периодически появляются женщины министры и вице-премьеры. Среди них: Э. Памфилова (министр социального обеспечения, 1997–1998 гг.), Н. Дементьева (министр культуры, 1997–1998 гг.), О. Дмитриева (министр труда и социального развития, 1998 г.), И. Хакамада (председатель Государственного комитета по поддержке и развитию малого предпринимательства, 1998–1999 гг.), В. Матвиенко (заместитель председателя правительства РФ по социальным вопросам, 1998–2003 гг.). В 1992–2000 гг. представительство женщин в структуре Правительства, по подсчетам Е. Кочкиной, находилось на уровне 3,7%. На сегодняшний день, как отмечается в СМИ, впервые в истории России три женщины одновременно занимают посты в составе Правительства РФ. Осенью 2007 г. в кабинет министров были введены две женщины (из 18 человек) – Т. Голикова, министр здравоохранения и социального развития, и Э. Набиуллина, министр экономического развития, также впервые в России занявшая «неженский» министерский пост. В марте 2009 г. министром сельского хозяйства была назначена еще одна женщина – Е. Скрынник [6, 12].
В субъектах РФ, при всех их региональных различиях, повторяются тенденции, закрепившиеся на федеральном уровне. Доля женщин в структурах региональной власти на протяжении 90-х была невысокой (6-9%), но в последние годы стала возрастать. При этом на низших уровнях власти, в частности, на уровне муниципалитетов, женщины представлены чаще, чем на уроне власти субъектов РФ. Однако среди глав муниципальных образований доля женщин опять же очень невысока – 8-10%.[6]
В Иркутской области среди общей численности работников органов государственной власти и местного самоуправления доля женщин значительно превышает долю мужчин (по состоянию на октябрь 2008 г.), но выборные муниципальные должности традиционно занимают преимущественно мужчины (65,7%) [1].
В целом, складывающийся в России гендерный дискурс, особенно в политической сфере, весьма противоречив и неоднозначен. Очевидно, что некоторые изменения в гендерной системе все же произошли как на уровне социальных практик населения, так и в их ценностных установках. В сущности, два эти процесса тесно взаимосвязаны. Зачастую именно изменения в социальных практиках вынужденно влекут за собой изменения в установках, с другой стороны, трансформация стереотипных представлений неизбежно будет воздействовать на социальную реальность, видоизменяя ее. В данном случае, как нам представляется, первичны все же изменения социальных практик, которые вызваны влиянием ряда внешних факторов. Например, как считает И. Хакамада, причина привлечения женщин в высшие эшелоны исполнительной власти вовсе не в изменении гендерного порядка, а в том, что «назначение женщины на министерский пост является данью традиции: «приличия требуют, чтобы череду грубых мужских лиц разбивали один-два нежных цветочка. Это признак респектабельности» [6, 11]. Немаловажную роль играет давление мировой общественности, которая одним из признаков демократизации общества считает обязательное соблюдение гендерного паритета, в том числе и во властных структурах. Возможно, именно необходимость соблюдения имиджа демократической страны повлекло введение в 2007 г. пропорциональной избирательной системы при выборах в ГД, которая оказалась более благоприятной для прохождения женщин в парламент.
Ряд исследователей, в частности, Айвазова, критично относятся ко всем последним тенденциям, считая, что «интеграция российских женщин в современный политический процесс происходит скорее в форме имитации, чем в форме сознательной планомерной деятельности по демократизации устоев общественной жизни» [2]. Однако, на наш взгляд, такого рода имитация является одним из действенных механизмов изменения идентификационных характеристик индивидов и групп в условиях трансформирующегося общества. Как правило, «становление и развертывание культурных форм переживает следующие этапы»: формирование социального интереса, его осознание, и затем доктринальное оформление этого интереса - стихийное или целеустремленное, в виде группового фольклора или в трудах писателей и философов [4]. Доктрина, при этом, «служит основанием внешних вещных и поведенческих проявлений социального интереса в разных сферах жизни: в политике, в праве, в быту,- его предметных и пространственных презентаций» [4]. Но когда «у подавляющего большинства членов общества утрачена идентификация, а, следовательно, утрачено и более или менее осознанное представление о собственном интересе», процесс создания новой культурной формы начинается не с формирования социального интереса, а с предметной и поведенческой презентации (этапа, которым обычно завершается создание новой культурной формы) [4]. Данный процесс именуется «культурная инсценировка» [4].
В начале 90-х российские женщины не идентифицировали и не осознавали себя как маргинальную группу, подвергающуюся гендерной дискриминации. Как фиксирует Айвазова, наши «соотечественницы глубоко убеждены в своей равноправности с мужчинами и не имеют обыкновения связывать повседневные трудности жизни с дискриминацией по признаку пола. … сама идея прав человека не слишком занимает их, особенно в ситуации глубокого экономического кризиса, поиска средств к существованию» [3, 206]. По нашим данным, треть опрошенных женщин против участия женщин в политике и, следовательно, не считают проявлением дискриминации по отношению к своей гендерной группе, низкую представленность женщин в законодательной и исполнительной ветвях власти. Таким образом, мы вынуждены признать, что российские женщины не осознали еще в достаточной мере потребность в обеспечении гендерного равенства, в защите от гендерной дискриминации, то есть не осознали тот самый «социальный интерес» (по Ионину), на основе которого и должна формироваться новая культурная форма «гендерной симметрии». В таких условиях, наиболее эффективно начинать с «поведенческой презентации», что мы и наблюдаем в российской политике. Пусть на сегодня присутствие женщин во властных структурах лишь имитация гендерного паритета, но она воздействует на социальную практику и, тем самым, может «подтолкнуть» изменение стереотипных представлений о месте женщины в политике, которые в свою очередь способны катализировать институализацию новых поведенческих форм.
Список литературы:
1. Труд и занятость в Иркутской области, 2008 г.: стат. сб. – Иркутск, 2009. – 128 с.
2. Айвазова С. Российские выборы: гендерное прочтение / С. Айвазова. – М., 2008. – 177с.
3. Айвазова С. Русские женщины в лабиринте равноправия. Очерки политической теории и истории [электронный ресурс] / С. Айвазова. – Электрон. дан. - Режим доступа: http://www.owl.ru/win/books/rw/o3_2.htm
4. Ионин Л.Г. Социология культуры: путь в новое тысячелетие: уч пособие для вузов/ Л.Г. Ионин http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Sociolog/Ionin/_Index.php
5. Силласте Г.Г. «Поведение и статус женщины в политической жизни страны» Г.Г. Силласте // Женщины, политика, власть. - 1996. - №18.
6. Чирикова А.Е. Женщина во главе фирмы / А.Е. Чирикова. - М.: Изд-во Института социологии РАН, 1998. - 358с. http://www.owl.ru/library/016a.htm
|
